Споёт ли кто обо всём, что было? Глава 14 - Воспоминания - Архив

Через час, с рёвом и грохотом, подошли три танка. «Надо же!», – подумал Виктор. Он уже не верил, что придут – в этих кишлаках гранатомётчиков, как собак. Выбрасывают из люков несколько ящиков патронов и гранат, консервы, сухари, пачек двадцать сигарет «Донские». Всё это летит в грязь. Пехота собирает, тащит в дом, ставший родным за эти несколько часов. Спешит «броня»… Кабин просит Сергеевича – командир танковой роты сам прорвался к пехоте – как тогда, в самый первый раз, ударить по кишлаку. Наверное, видок у Кабина и его подчинённых был неважный, раз эти парни в чёрных чистых комбинезонах повытаскивали из своих карманов "Яву", и как-то странно посматривают на них. Кабин закуривает сухую сигарету, наслаждаясь удовольствием. Пока один из танков, встав на дорогу, ожесточенно лупит по кишлаку снаряд за снарядом, на два других грузят тела. Мёртвый человек становится тяжёл, но погибший на твоих глазах в этой грязи тяжёл в двойне. За последний час умерло ещё двое. Особенно мучился раненый в самый низ живота парень-казах. Он всё время жалобно стонал, а последние десять минут сильно дёргался и всхлипывал. Тяжело умирать юному телу. Помочь ему нечем, и это мучительно. Смельчака-грузина, который на мосту показал высший смысл войсковой доблести, провожали, как живого. Его телогрейка, в засохшей грязи, была задрана на голову, и лица не было видно. Вытаскивали ползком, и пришлось тащить волоком за воротник. Они не видели его лица, но сказали своё солдатское спасибо, накрыв и укутав одеялом. Кабин смотрел на человека, лежащего на танке, и знал, что если случится и его глотке быть забитой этой глиной, его тоже не бросят, даже если ему и будет уже всё равно. Это нужно не мёртвым, это нужно живым. С того дня для Кабина самой подлой поговоркой стала: "Каждый умирает в одиночку”. Каждый, кроме солдата!
Минут через двадцать, тела уже закрепили на броне танка и начали грузить тяжелораненных на второй. Кто был ранен, но чувствовал себя терпимо, рассадили примерно поровну на все три машины, с задачей отстреливаться в случае необходимости. Но танки прошли без помех, а вот по дому, в котором укрылись остатки роты, как по огромной тренировочной мишени, начали интенсивно упражняться двое минут на пять опоздавших бронебойщиков, видно с досады, что танки уже ушли.
Патроны теперь в роте были, чай закипел, и такой бой им был уже не страшен. Ермолаев по своей станции связался с артиллерией, которая должна была поддерживать прочёску, и начал корректировать огонь, выдавая в эфир массу цифр, углов и градусов. Они даже сделали несколько пристрелочных выстрелов, но быстро стемнело, и Кабин попросил прекратить эксперименты.
Проводить прочёску действительно никто не пришёл. Когда стемнело, солдаты на постах, согласно приказа командира, периодически запускали осветительные ракеты, которые помогали наблюдать местность. Душманы превратили это в забаву. Когда ракета уходила вверх, по ней со всех сторон начинали бить трассирующими. Иногда попадали, и она разлеталась с яркой вспышкой, что вызывало шумную радость обитателей окрестных виноградников. Кабин насчитал до тридцати-сорока стволов. Если учесть, что трассирующие боеприпасы есть не у всех, то вокруг дома бродила изрядная банда бездельников. Душманы лупят по ракете, солдаты Кабина по вспышкам в кустах. Тогда те в ответ переносят огонь на ок¬на дома и опять ждут ракету. Примерно так упражнялось охранение часов до двух ночи, пока не истощился запас ракет.
А под утро, с разрешения комбата, Кабин, не дожидаясь рассвета, вывел из дома роту и батарею, а вернее то, что от них осталось после последнего боя, и они благополучно ретировались из непокорённой Седуллы.
В полку Кабин представил к наградам за этот последний день всех погибших и Мусу Умхаева. Описания подвигов составлял Мельниченко, он к тому времени вернулся из поездки в Пули-Хумри. Жизнь продолжалась.