Прошло около двух недель, когда поползли по полку слухи, что опять погонят на войну. За это время вернулся из отпуска после желтухи Слава Филиппов, командир второго взвода. Он порядочный весельчак – называет себя "лейтенант, обветренный, как скалы", намекая, что ему уже 30 лет. Говорит, что он "из бывших", вспоминая, что до экзаменов экстерном служил в чине прапорщика почти 7 лет, и утверждает, что "жизнь прекрасна и удивительна". Злой Ефимов обычно добавляет, что жизнь всё же в большей степени удивительна, чем прекрасна, но Слава не скрывает своего убеждения, что лучше веселиться, чем работать, лучше водку пить, чем воевать, ссылаясь на любимого Окуджаву. Лейтенант Филиппов фигура противоречивая, в нём уживаются качества абсолютно разных людей. Так, он с великой гордостью носит лейтенантские погоны и следит за соблюдением офицерских традиций в батальоне, и одновременно болезненно верит во все мыслимые и немыслимые приметы и поверья, доведя дело до насмешек со стороны товарищей. Или пишет подробные лирические письма жене семь раз в неделю, и тут же курит чарс и хамит начальству. Он особо не отличается в горах, но жизненный опыт взводного Ефремов использовал.
Слухи оправдались. Полк опять идёт в рейд, идёт в ущелье Ниджраб, являющееся дальним отрогом более крупного ущелья, именуемого Тагаб. Заходили мудрено, вокруг, со стороны ГЭС Наглу на реке Кабул, и сделав крюк в сотню километров. Двое суток вся эта неуклюжая колонна с автотехникой, кухнями, боеприпасами, похожая сверху на огромного питона, залезшего сдуру не в свою нору, огрызалась от налетавших справа и слева хозяев. Но, оставив на обочинах дороги два десятка обгорелых останков самой разной техники, собралась кольцами перед входом в Ниджраб.
Конец февраля, начало марта – это самое снежное время для тех мест, и ущелье занесено выше головы, особенно по северным склонам. Снег – ноздреватый, тяжёлый и мокрый – ночью превращается в ледовый панцирь. Пехота лезет вверх медленно, солдаты кашляют, много больных.
Противник применяет "резиновую" тактику. Наши войска, вколачивая в горы и кишлаки перед собой тонны бомб и снарядов, с трудом продвигаются вверх по ущелью, неся потери и преодолевая в день 3-5 км. Мятежники под давлением большой массы наступающих войск отходят, занимая всё новые и новые выгодные позиции. Это длится уже дней десять, и чем выше в горы, чем ближе конец ущелья, тем сопротивление становится жёстче и яростнее. Вчера рота Ефремова попала в настоящую мясорубку – крупнокалиберные ДШК на высотах простреливают долину, которая сузилась до километра крест-накрест, головы не поднять. Не помогли ни дым, ни манёвры с попыткой обойти, и рота и весь батальон, соответственно, задачу дня не выполнили. Комбат и все офицеры по рации наслушались от командира полка за эти 1,5 километра. Но батальон уже остановился на ночь, закрепившись на рубеже и перекрыв поперёк долину постами охранения. На командный пункт роты пришел майор Римский, комбат-2.
– Ну что, Миша, опозорились сегодня, командир сказал, что трусы и шкурники во втором батальоне.
– Да пошёл он...
– Пошёл-не пошёл, а задачу выполнять придётся.
– Ну и ляжем все здесь ни за грош.
– Не ляжем... – Римский садится на одеяло, расстеленное в комнате первого этажа большого ухоженного дома, наливает из чайника чай. Здесь же все офицеры, собравшиеся на ужин к Ефремову.
– Мы вообще чего туда лезем, товарищ майор? – обращается к комбату Ермолаев, командир миномётной батареи. Батарея в составе трёх расчётов придана пятой роте, и двигается позади неё почти без боеприпасов.
– Мы, Миша, не лезем, мы наступаем.
– А чего мы туда наступаем?
– Где-то здесь готовят боевиков. Мы должны разгромить банду, взять ущелье и помочь провести набор в армию.
– В армию?
– Ну да, Миша, в армию. Призыв, так сказать, на действительную службу.
– Да, да, теперь понял. Это вроде мы как сотрудники афганского военкомата и воплощаем в жизнь закон о всеобщей воинской обязанности в республике.
– Верно...
– А чтобы, значит, это провернуть, нам и авиацию, и артиллерию, и всё такое прочее...
– Мишаня, отвяжись от командира, – встревает в ёрничество Ефремов. – Что дальше делать будем, товарищ майор?
Он кладёт перед собой карту.
– Может, ночью пройдём без шума и пыли? – комбат чешет переносицу.
– Заманчиво, дай-ка подумать. – Ефремов тычет в карту пальцем, и они начинают обсуждать детали. Смирнов, послушав бормотание командиров над картой, тяжко вздохнул и полез двумя руками в вещмешок перебирать содержимое, он как всегда первым понял, что спать сегодня не придётся.
Прошло около часа, пока Римского связали по радио с соседями, а рота готовилась к движению. И теперь комбат-2 с пятой ротой впервые в своей боевой практике шёл вперёд ночью. Шли вслепую, спотыкаясь, на ощупь. В конце концов забрели в ручей и двигались по колено в воде, ломая лёд. Все вымокли, но идти по гальке всё же легче, чем по буеракам и, чертыхаясь и падая чуть не при каждом шаге, пехота без единого выстрела ушла далеко вперёд. Почти потеряв ориентировку, командир остановился. Рота пробиралась вверх по ущелью уже около трёх часов и решили, что этого достаточно – совсем отрываться от своих тоже нехорошо. Заняли круговую оборону на склоне и стали ждать утра. Кабин сидел со своими внизу. До кишлака, смутные очертания которого постепенно прояснялись, рукой подать. Близился рассвет. Небо серело незаметно, всё лучше просматривалась местность, но ничего подозрительного ни в горах, ни в долине Виктор не видел. На холодном ветру мокрая одежда леденела, и лейтенант старался шевелиться, чтобы не замёрзнуть окончательно. Рядом трясся Бабиев. Кабин обратил внимание на лицо солдата. Парень, сморщившись, громко поскрипывал зубами, его желваки так и холодили на смуглых щеках. Теперь Виктор понял, что от холода он и сам крепко сжимал челюсти уже несколько часов подряд, скулы и шея ныли от долго напряжения. «Когда же встанет солнце?» – это
была единственная мысль, которая рождалась в голове на ледяном ветру у лейтенанта.
Но миг торжества наступал. Забылись онемевшие ноги, мгновенно согрелись пальцы рук, и не слышно кашля – рота замерла, прильнув к автоматам. Из кишлаков, как по команде, с рассветом потянулись группы "духов" в направлении гор. Цепочками поднимаются на свои позиции бородатые мужики, кое-кто дымит сигаретой, переговариваются. Рота ждёт первого выстрела, его должен сделать Ефремов, а время тянется томительно. Ближайшая группа душманов идёт по тропе почти на взвод Кабина. Вдруг идущий впереди детина снимает с плеча пулемёт, кладёт его рядом и начинает умываться в пробивающемся через обледенелые камни ручье. Слышно как он фыркает и отплевывается на ветру. Кабин держит его на мушке. Человек то садится на корточки, возясь в воде, то встаёт во весь рост и задирает голову, полоща горло, остальные обходя товарища, продолжают свой путь. Лейтенант уже начал терять терпение, когда резкий грохот автоматов разорвал утреннюю тишину. Очереди хлестали по залегшему противнику, отдаваясь мощным гулом в отрогах ущелья.
"Огонь!" – команда Виктора потонула в трескотне выстрелов. Почти все попавшие под кинжальный, в упор, огонь взвода, полегли сразу, уцелевшие расползлись по щелям.
«Да, приучили духов, – подумал Кабин, глядя, как по противоположному склону ущелья уходят, прячась за камнями, ещё 2-3 группы афганцев, – так они уверены, что шурави ночью не воюют, даже ночевать в кишлаки спускались, не оставляя наблюдателей. Жаль, раньше не догадались». Уже почти конец ущелья, противник уходит в горы, соп-ротивление скомкано, и ущелье досталось наступавшим.
Рота, ведомая майором Римским, продвигается цепочкой к самым верхним, прилеплённым к склонам домам, и, словно их спугнула пальба пехоты, впервые за эти дни в небе появились краснозвёздные «стрекозы».
Вертолёты делают круг над ротой, демонстрируя забитые ракетами и бомбами подвески. Это МИ-24. Когда хозяин громадного свирепого пса, наводящего ужас на соседей, с гордой любовью называет его "моя зверюга", он в эти слова вкладывает примерно тот же смысл, что и пехота, любовно называющая эти вертолёты "крокодилами" или "волками". Пятнистые хищные силуэты разворачиваются в вираже и с характерным треском короткого винта пикируют, соскучившись по работе. Рота уже почти подошла к кишлаку, но останавливается, солдаты задирают головы: ”Давай, вертуны!” – кричит Смирнов во весь голос. Дают. От направляющего отделяется небольшой тёмный предмет, зависает, потом "клюет” носом вниз и со свистом летит прямо на головы любопытным. "Бомба! В укрытие!” Рядом спасительный кишлак. Ведомый бьёт НУРСами. Это реактивные снаряды с массой осколков. Быстрей добежать, вокруг взрывы, свист, сыпятся ветки деревьев вперемежку с камнями. Вдруг содрогнулась земля от взрыва, в голове звон. Почти сразу опять звук и удар. Кабину показалось, что от этого последнего удара у него треснул череп, но он продолжает ползти к дому. Вертолёт выходит из пике, через задний люк пехоту поливает автоматический гранатомёт. Ну да это уже не страшно, есть возможность зажечь опознавательный знак "Я свой” – оранжевый дым. Эта пиротехника есть у каждого, и кишлак дружно украсил яркий оранжевый туман. Вертушки опять заходят на боевой разворот, все грозят автоматами, размахивают руками, у Виктора от обиды мелькает мысль: «Садануть тебя, винтокрыл, из пулемёта, да звёзды красные на борту не дают». Он весь мокрый и покрыт слоем грязи, но, обернувшись на Бабиева, видит, что тот не лучше выглядит.
– Скоты, по своим бьют!
– Может, за "духов” приняли, – испуганно наблюдая за небом, отвечает солдат.
– Дым оранжевый для кого?
– Мы ж только потом дымы дали.
Летуны действительно насторожились, но бросают ещё пару бомб по уцелевшим домам. Треск, гарь, земля на зубах скрипит, у Виктора так звенит в ушах, что он почти не слышит слов Бабиева.
– Всё, больше не будут...
Действительно, залпа НУРС не последовало – наверное, комбат связался с авианаводчиком, и лётчиков предупредили. "Дай бог вам здоровья, соколики", – подумал им вслед Виктор, пытаясь щепкой очистить бушлат, а вертолёты потарахтели на базу, облегчившись килограмм на 200 каждый. Спас роту кишлак, в котором за метровыми глиняными стенами укрылись солдаты. Убитых к счастью нет, только раненые. Кабин пошёл вниз по склону, где возле разваленного взрывом дома кто-то копошился. Встретил по дороге ротного и Смирнова. Вася, как обычно, делится впечатлениями. Ротный хмурится.
– Чего ты, Вася, веселишься? Теперь комбата Римского крайним сделают.
– Да ничего не будет, все живы.
– Нас здесь не должно быть, мы же без команды сюда ночью вышли, – поддержал ротного Кабин, – комбата таскать будут, это железно.
– Да он предупредил командира полка по радио, – не сдаётся Смирнов, – там все знали, только летунам не сказали, не знаю почему.
– Командир на себя не возьмёт, посмотришь. На Римского свалит.
– Мы, если бы сюда не вышли ночью, ещё пару дней бы воевали, сколько было бы потерь?
Офицеры подходят к воронке. От развалин в ужасе убегает какая-то старуха в парандже. Возраст безошибочно можно определить по обуви и ногам, хотя после 30 лет у них у всех старушечьи ступни. Под развалинами лежат пять или шесть женщин.
– В подвале прятались.
– Да, накрыло…
– Живых нет? Ну-ка, Бабиев, посмотри.
Солдат спустился в яму, и, держась за уцелевшую глиняную стену, осторожно ступает по закопчённым от времени брёвнам и развороченным валу¬нам фундамента. Он заглядывает в пробитый взрывом провал, где виднеются пёстрые одежды, полузасыпанные глиной.
– Товарищ старший лейтенант, все погибли...
– Смотри лучше! – Ефремов переборол желание, возникшее сначала, и не стал спускаться в воронку, ещё парящую после взрыва. Бабиев встал на колени и, опершись одной рукой о камень, тычет стволом автомата вниз.
– Нет, точно живых нет.
– Ладно, вылазь оттуда, свои похоронят.
К офицерам подошёл заместитель Смирнова сержант Ахмадов с двумя солдатами.
– Ротного комбат по рации запрашивает…
– Хорошо, Сарали. Ты пройди по взводам, посчитай, сколько раненых, и вызови ко мне офицеров.
– Понял…
Ефремов пошёл по склону вверх, где возле дома расположилось управле¬ние роты, за ним потянулись остальные.
Поставили задачу осмотреть склоны гор левее селения, это совсем рядом. Ротный посылает Кабина. Лейтенант поднимает взвод и, пока солдаты готовятся, закуривает. К Ефремову подходит командир взвода миномётчиков Чистяков. Он вообще из другого батальона, но его прикоман¬дировали в батарею Ермолаева на одно из вакантных мест. Прослужив в Афганистане больше года, он до этого охранял ГЭС Суруби, и в горах первый раз. Парню не сидится на месте.
– Давай, Мишаня, я со своими пройдусь.
– Задачу слышал?
– Ну да, я же рядом сидел.
– Добро, действуй. Смотри не потеряйся…
– Нет, мы мигом.
Миномётчики, оставив свои трубы и прочее железо, потянулись за лейтенантом. К управлению роты, где Слава Филиппов уже организовал чай, подошёл "главный миномётчик" Ермолаев. Усевшись на одеяло, спрашивает:
– Ты куда Чистякова отправил?
– Комбат слазал склоны слева осмотреть, он вместо Витька напросился, да пусть идёт…
– Ради бога. Чего Римский ещё выдал?
– Сейчас будут вертушки, сухпаёк и боеприпасы сбросят.
– Как с утра сбрасывали?
– Нет. Кстати, Вася, пошли человек 5-6 с Ахмадовым, пусть площадку вертолётам обозначат.
– Где, внизу?
– Да, пусть посмотрят, да чтоб дымов побольше взяли.
– Сарали знает…
– Ну, давай, они через 30 минут обещали, уже 15 прошло. Слава Филиппов пошёл выставлять охранение – ущелье кончилось, впереди только снег, значит ночевать придётся в кишлаке.
Слева, вверху за горкой, внезапно вспыхнула отчаянная стрельба. Через минуту всё стихло, и были слышны только одиночные выстрелы. Ефремов попросил Виктора:
– Ну-ка запроси Чистякова по радио. – Кабин вызывает на связь, но в ответ молчание. Кабин протянул ротному наушники станции. Ком¬бат после бомбёжки в кишлаке в сопровождении Умхаева и двух солдат вернулся на километр и там поставил свой КП. Мусса на обратном пути привел корову, и Ефремов всё собирался позвать Римского на ужин. Но что-то случилось у Чистякова, и Миша промолчал про ужин.
– Пошли уже... Как разберутся, доложу. Это там, слева, Чистяков пошёл.
– Пехота! Пехота должна твоя там ходить, а не Чистяков... Кретины! Как слышишь?
– Ишак!
– Не понял, повторите... – В эфире помехи, а лампочка контроля напряжения уже горит. Ефремов выключил станцию. – Смени аккумулятор. Это он солдату из взвода связи, который таскает и обслуживает радиостанцию. Станция смертельно надоела солдату, весит она килограмм пятнадцать, и аккумуляторы садятся за день работы.
– Последний остался.
– Ставь веселей.
– А потом?
– Выбросишь, легче бегать будет.
Поскольку Чистяков пошёл вместо Кабина, Кабину и разбираться. Ефремов молчит. Виктор показывает ротному на вещмешки, оставленные миномётчиками. Среди них лежит радиостанция. Понятно теперь, почему молчат – Кабин второй раз в рейде и уже без связи и дымов шагу не сделает. Солдаты готовы, Умхаев их поторапливает. Виктор посчитал бойцов – двенадцать, значит он тринадцатый. Одного оставил собрать в домах одея¬ла на ночь и держать чай к возвращению.
Они бегут в гору, дышится тяжеловато. Кабин подумал, что не плохо бы бросить курить: "Курение опасно для здоровья...". Выскакивают из-за поворота в ложбину. Весной, наверное, здесь вода бежит в кишлаки. Сверху – очередь пулемёта, осколки гранита бьют по рукам. Пожалуй, это не менее опасно, чем курение. Бьёт, похоже, из пещеры сверху, там, если смотреть по этому крутому руслу, чёрный провал между валунами, больше неоткуда. Кабин смотрит ниже пещеры, где вдоль русла видно несколько серых фигурок. Одни за камнями, другие на чистом месте, разбросанные метров пятнадцать-двадцать друг от друга, сверху вниз. Виктор отправляет троих влево, там пойдёт Муса, ещё трое пойдут правее за склоном. Их задача подняться незаметно и не дать противнику уйти в последний момент. Остальные со взводным пойдут в лоб, привлекая внимание, главное вытащить эти серые фигурки, рассеянные по склону. Лейтенант доложил коротко ротному. «Вперёд!»
Перебегая от камня к камню, они постепенно поднимаются вверх по склону. Кабин сообразил, что ствол, стреляющий по ним, как в тире – заслон, остальные уже в пути.
Запыхавшись и пропетляв, как заяц, несколько метров, Виктор лёг рядом с солдатом-миномётчиком. У парня правая рука висит на куске оттянутой кожи и клочьях рукава. Виктор ввёл ему обезболивающее, Бабиев перевязывает.
– Жгут есть?
– Да, сейчас...
Виктор не ждёт Бабиева, тот догонит. Скачет дальше. Дыра в груди, этому бинт не нужен. Вот и командир. Пуля ударила спереди в правую ногу, сантиметров двадцать выше колена торчат белые острые кости. Нога сильно распухла, яркая кровь толчками выходит на камни. Он неловко, как бы сползая, лежит на спине. Виктор ввёл промедол. Чистяков вдруг пришёл в себя. Бледный с желтизной, пот ручьём, губы трясутся и не слушаются, он пытается что-то сказать. Щёки раненого ввалились, и Кабин вспомнил, каким толстеньким был этот парень минут сорок назад – не узнать. Кабин осмотрелся по сторонам – там его парни продвигались вверх.
– Ничего Сашка, отлежишься, зацепило тебя, – Виктор вытащил сигарету, прикурил. – Будешь?
Похоже, миномётчик не слышит его. Потом, лязгая зубами, с трудом произносит:
– Колядка шёл впереди, потом пропал... Что мне оторвало?
– Ничего не оторвало, лежи спокойно. Сколько вас было?
– Было восемь.
– С тобой восемь?
– Да, всего восемь...
– Ладно, вперёд! – Кабин отдышался и, пригнувшись, пробирается вверх, прикрыв корпус автоматом.
– Товарищ лейтенант, жгута нет больше. – Бабиев обрабатывает Чистякова. Виктор обернулся:
– Ремень у него с брюк сними.
– Подтяжки у него.
– Фраер, твою мать! Спустись, Равшан, сними у убитого, а нет – свой отдай.
– Ладно, понял.
– И догоняй мухой...
Шестерых нашли, двое из них целы. Виктор запросил ротного по радио. Второй взвод Филиппова, высланный в помощь, обходит правее и выше в одном с ними направлении. Связался со Славой.
– Старый, к тебе наш никто не вышел?
– Есть один.
– Дай в лоб ему разок.
– Дал уже…
Так, значит, ещё одного нет. Если утащили, плохо дело, скоро темнеть начнёт. Заходящее, красное к ветру солнце ярко блестело из-под туч, отражаясь на гладком льду вершины. За горку зайдёт, и минут через тридцать темно станет, Кабин поторапливает солдат.
Доползли до пещеры, это оказалось нагромождение огромных камней. Вокруг гильзы, следы. Удрали минут пятнадцать назад. Кабин вы-лез на валун и, глядя вверх по снежно-каменистой гряде, увидел, что возвращается опередившая их группа, отправленная справа. Но он посылал троих, а идут четверо, наверное, тот самый Колядка. От сердца отлегло. Солдаты подходят. Действительно, это миномётчик. Море впечатлений – его послушать, так он чуть всех душманов в округе не переловил, когда обошёл пулемётчика. Парень, взглянув в глаза лейтенанта, успел только насторожиться. Прямой правой Кабин свалил его на землю, из носа полилась кровь. Бабиев держит в руке ремешок от брюк:
– Может, наложить жгут на шею, а то кровь уйдёт?
– Другой раз. Так, все вниз. – Виктор в свой спортивный свисток издаёт частые короткие звуки. Это сигнал "Все ко мне", и Муса должен его услышать. Доложил по радио Ефремову, что собрали всех и попросил послать навстречу людей с плащ-палатками. Назад шли тем же путём. Невесёлую ношу принесли в кишлак уже в темноте. Всю ночь, не в силах больше ничем помочь, поили раненых горячим молоком, добытым в соседнем селении и только утром парней забрал вертолёт. Больше про Шуру Чистякова Кабин ничего не слышал.
Ещё ночью, когда стоны лежащих в соседней комнате раненых становились невыносимыми, Виктор курил, Миша сказал ему:
– Лучше бы я тебя послал...
Кабин сначала мгновенно представил себе окровавленную ногу лейтенанта и даже пошевелил своей, но взглянув в глаза ротного, он всё понял. Видимо, поэтому особенно запомнился этот рейд. Ведь встать в строй девятнадцати-двадцатилетних ветеранов, а они составляли костяк взвода Кабина, было непросто. Даже имея погоны лейтенанта и данную ему власть. Кабин до этого дня был или ниже, или сбоку, но только теперь становился рядом со своими парнями, и это видел его командир. Сладка минута вступления в братство, но ещё не все свои уроки преподал офицеру Муса. Впереди были три дня возвращения в полк, и к концу рейда, наверно, не зря вспоминались события месячной давности: страстная очередь долговязого мстителя в согнутую поясницу пленного, чужая кровь, напитавшая бушлат и отход из снежного ветреного ущелья, похожий на побег.
Колючий холодный ветер за ночь разогнал остатки туч, разыскал где-то солнышко и выдул его, маленькое, зимнее над ледяными вершинами. Горы стояли вокруг гордо и неприступно, они словно оттиски промелькнувших тысячелетий, застывших в великой думе о грядущем не замечали суеты людей. Но это было не так. Горы не любили людей, ни своих, ни чужих и участвовали в войне, помогая и тем и другим. Этой ночью противник, вынужденный отступить, остался на снегу, по летним тропам не уйти – снег выше головы, а назад хода нет – "шурави” перегородили ущелье постами и минами. Батальон разведчиков, прикрывающий прочёску, ночевал в горах километра на полтора выше ущелья. В эту ночь они получили серьёзные обморожения, и весь батальон был выведен из рейда. А ночь была ветреная и морозная, и даже афганцы, одетые полегче, оставили в горах много своих воинов, которые уже не спустятся вниз. Вертолётчики, утром кружившие впереди над вершинами, рассказывали, что здесь и там видны полузанесённые снегом группы тел, они не реагируют на выстрелы, и их много. Эти люди сделали свой выбор. В войне побеждает сильнейший, даже если вместо пуль и ножей – сапоги и шапки.
Конец 11 главы.
Сергей Фатин, командир взвода 5 МСР 1980-1982 181 МСП.
Написано в 1981 - 1991 г.г.
|
