Солдатом на Афганской войне. Глава 2 - Воспоминания - Архив

27 апреля 1978 г. в Кабуле произошла Саурская (Апрельская) революция, по сути, военный переворот. Ещё в школе на перемене ко мне подошёл кто-то из сверстников и сообщил об этом событии. Сам он, очевидно, узнал из газет или теле-радио сообщений. Мы тогда все в той или иной мере находились под влиянием советского патриотизма, замешанного на идеологии, и искренне верили, что будущее если не за коммунизмом (его никто не мог себе представить даже приблизительно), то, по крайней мере, за социализмом. Поэтому я расценил это событие как подтверждение движения всех народов мира к социализму. Помню, что при этом перечислил товарищу все соцстраны, начиная с Монголии, и страны социалистической ориентации из числа развивающихся.
Обычно под «Афганской войной» понимают период нахождения там советских войск с 1979 по 1989 год. Однако война там шла и раньше, и позже, и сейчас продолжается, и ещё будет долго идти. Судьба такая у Афганистана и населяющих её народов – бесконечная гражданская война.
О вводе советских войск в Афганистан узнал уже в армии из газет. Сидел в Ленинской комнате и думал, что кто-то из наших ребят, оказавшихся там, уже смотрит в голубое небо невидящими глазами. Понимал, что войн без жертв не бывает. Известие о вводе советских войск в Афганистан было для меня неожиданностью, хотя знал и о вводе советских войск в Венгрию в 1956 г. и в Чехословакию в 1968 году. В газетах, которые я регулярно просматривал, чувствовалась напряжённость в этой стране – сообщалось о тяжёлом политическом положении в Афганистане, вызванной иностранной интервенцией и внутренней контрреволюцией.
В самых первых числах января 1980 г. в нашей части в Тоцке стали формировать команду для отправки в Афганистан. У меня, как и у многих, было желание пойти добровольцем. Для этого существовало несколько причин. Во-первых, не хотелось прослужить все два года в степи в 40 км от ближайшего небольшого городка Бузулук, было желание посмотреть дальние страны, пережить интересные приключения. Во-вторых, хотел избавиться от дедовщины, которая хотя и проявлялась в сравнительно мягких формах, но все-таки существовала. «Дедов», которым оставалось служить до весны, в Афганистан не брали. В-третьих, о войне сложилось героико-романтическое представление, созданное советским кинематографом, когда герой неизменно побеждает, а все вражеские пули летят мимо, а если и попадают, то только в плечо или руку и это не страшно и даже красиво.
По сути, я добровольцем в Афганистан и попал. Была возможность избежать отправки. Наш призыв, солдат, служивших третий месяц, сначала не брали. Однако скоро выяснилось, что солдат остальных призывов не хватает, тогда стали брать и из нас. В части была атмосфера эйфории, все хотели ехать туда. Разговоры крутились только вокруг этой темы. Попавшие в команду становились в глазах товарищей уже героями, им завидовали. Даже в туалете на стене было написано с ошибкой «Авганистан». Взяли почти всех за исключением явных больных. Все проходили медицинскую комиссию. Однако она проводилась очень спешно, врачи в основном спрашивали солдат, а те сообщали о своем здоровье устно, и поэтому была возможность скрыть неявные заболевания. Я скрыл, что являюсь ревматиком, с этой болезнью вряд ли бы меня взяли. При призыве было ограничение из-за этого на службу в воздушно-десантных мотострелковых и военно-строительных войсках. Но вот, сначала попал в пехоту, затем уже по своей воле в Афганистан. Потом я убедился, что нагрузка на ноги в горах Гиндукуша очень большая и не с моими ногами туда нужно лазить, хорошо, что обошлось, но это обстоятельство могло стать и роковым. Но мне это же заболевание спасло жизнь, как не покажется странным, но об этом ниже.
Настроение у всех было приподнятое, боевое, даже солдат Медведев с плохим зрением просил меня пройти за него медкомиссию, чтобы его зачислили в команду. Но зрение у того солдата действительно было настолько плохое, что врач, взглянув на больничную карточку, даже не стал меня проверять. А вот если бы проверил, то удивился бы «прозренью».
Затем была мандатная комиссия. Группа офицеров сидела за столом, а мы заходили по одному. Один уже немолодой полковник спрашивал, всё ли выдали в дорогу, есть ли желание ехать служить в другой военный округ. Я отвечал бодро, но видел на лице офицера озабоченность, чувствовалось, что он всё это представляет лучше остальных и знает больше окружающих. Вообще солдаты и сержанты были веселы, а офицеры озабочены и тревожны, это бросалось в глаза и заметно контрастировало.
Форсированно шла военная подготовка. С утра до вечера мы находились на полигоне и отрабатывали дневную и ночную стрельбу, метание гранат и т.п.
Перед отправкой нашу команду привели в гарнизонный клуб. Там до нас проходило собрание с офицерами. Мы зашли в зал и увидели на сцене большую карту Афганистана. Ожидали, что нам сейчас всё и расскажут, но не тут-то было. Дело в том, что нам никто официально не говорил, что нас отправляют в Афганистан. Это слово офицеры не озвучивали, существовала тайна, куда едем и зачем, но все при этом знали, что едем на войну в Афганистан. Карту со сцены унесли, и вышел полковник, который долго и неторопливо, выбирая слова, говорил, что мы едем служить в Туркестанский военный округ и должны быть готовы ко всему, что прикажет командование ТуркВО. Слово «Афганистан» не было произнесено ни разу. Затем стали выходить назначенные ораторы из числа сержантов, которые, видимо, не были проинструктированы, что нужно скрывать цель нашего убытия, они заверяли в своих выступлениях командование, что мы не посрамим командиров и Родину на земле Афганистана. Даже тогда эта «игра в прятки» выглядела смешно и вызывала недоумение.
Было ещё построение на плацу перед командующим округом. Он произнёс речь, и из неё следовало, что отправляемся мы вовсе не на прогулку. Он даже заставил всех продемонстрировать умение ходить в атаку и перестраиваться. Мы бегали по плацу, разворачивались в цепи, падали на снег, осуществляли перебежки.
Перевозили к новому месту службы обычным пассажирским поездом с гражданскими проводниками. Эшелон выехал из Тоцкого в 18 часов 15 января 1980 года. Наш взвод грузился последним, и мест в вагоне не хватало. Набили как «сельдей в бочку». Солдаты занимали даже третьи полки, а мне и ещё нескольким мест вообще не хватило. Тех, кому не досталось мест, назначили в наряд и только потом мы заняли полки сменивших нас, они затем перешли на место своих сменщиков и т.д. Ехали мы медленно четверо суток через Оренбург, Казахстан и Узбекистан. За окнами поезда тянулась бескрайняя заснеженная степь, и только изредка можно было увидеть конных казахов. Проехали Кзыл-Орду, долго стояли в Ташкенте, останавливались в Самарканде и смотрели в окно на вокзал. Выходить было запрещено и сообщать о маршруте движения тоже. Затем, завернув в Туркмению, 19 января прибыли в пограничный город Термез. Было тепло, и местные жители ходили в восточных халатах, зримо ощущался Восток. Там мы находились несколько дней, готовясь к пересечению границы. 21 января выдали оружие, я получил автомат АКМ (Автомат Калашникова модернизированный) калибра 7,62 мм № 200463.
Меня назначили пулемётчиком на БТР-60 ПБ (Бронетранспортёр плавающий башенный), и мы с водителем въехали в Афганистан ранним утром 23 января по понтонному мосту через Амударью в составе колонны войск. Остальных солдат переправляли в Кабул самолётами. На том берегу был афганский городок Хайратан. Смотрел я на эту страну через оптический прицел пулёмёта. Но было ещё темно и я не смог как следует рассмотреть город. Мы медленно со скоростью 25 км в час ехали по ровной пустыне без признаков жизни - ни людей, ни животных, ни растений. Когда рассвело, стали попадаться встречные афганские машины. Они были с высокими бортами и непривычно разукрашенные. За рулём сидели насторожённые усатые водители. Навстречу им двигалась бесконечная колонна грозной военной техники.
Что думали о противнике, какие представления об Афганистане и афганцах сохранились с доармейских времён? Противника себе не представлял, о стране знал очень мало. Из редких телепередач и публикаций имел сведения, что страна восточная, мусульманская и отсталая. Ещё нам выдали листовки с краткой инструкцией как себя вести, но вообще-то никто ничего нам не рассказывал, сами офицеры ничего не знали. Думали, что всё это ненадолго – на несколько месяцев, может быть на год. Воспринималось всё, как приключение в экзотической стране.
В моей семье сначала не знали, но догадывались, где я нахожусь. Нам запретили сообщать о передислокации, военные цензоры проверяли почту. Мои намёки в последнем письме дома не поняли. Сообщить о месте нахождения я смог только в феврале, попросив возвращавшихся в Союз из Афганистана «партизан» спустить маркированный конверт в обычный гражданский почтовый ящик. Немаркированные же солдатские письма проходили через военную цензуру. В моей семье очень переживали, знали, что это война и будут погибшие. Мама ходила и молилась в церкви и плакала. Знакомый Иван Аганин успокаивал маму: «Наши ведь в Афганистане не воюют, они там деревья сажают». Действительно, тогда такая была пропаганда. Некоторые знакомые говорили маме и сестре, зачем покупаете ему вещи, вдруг не вернётся, другие, напротив, успокаивали.
Поведение и настроения людей на улицах внешне как будто не изменились. Радоваться было нечему, а выражать недовольство или просто задавать вопросы в условиях авторитарного режима было некому и опасно. Когда в республику привозили гробы с погибшими и приезжали сопровождающие военные в «чёрный отпуск», горожане испытывали тревогу и подавленность. Погибшим было отказано даже в надписи на памятниках о месте и обстоятельствах гибели. Недостаток информации порождал нелепые, порой чудовищные слухи и домыслы. Любые похороны военнослужащих, даже если они погибли в Советском Союзе, воспринимали как «афганские». Рассказывали, что через афганскую границу шли целые эшелоны, вагоны которых были забиты гробами с погибшими до самой крыши. В действительности в то время в Афганистане ещё не существовало железных дорог, гробы с погибшими вывозились самолётами «чёрный тюльпан» и столь много их не было.