| Разделы сайта |
|
 |
| Выберите категорию |
|
|
| Коротко |
|
|
|
| Поиск на сайте |
|
|
|
 | |  |
|
Лора
Фрагмент рассказа "Лора":
Оно запомнилось мне, это убийство, но особенно - сам человек, хотя я даже не знал его имени, не знал, как относиться к нему, потому что понятия не имел, как он жил: был ли у него дом, жена, дети... Возможно, если бы я знал это всё, то написал бы хороший рассказ. О том, как тёмные сутулые люди обихаживают крохотные участки земли у подножий холодных вершин; к концу лета эти поля становились похожими на ломти пшеничных лепёшек... И не раз приходилось видеть их, охваченных пламенем!
Рассказ также мог быть о том, как ноют грязные дети на куче пёстрого барахла: они хотят есть... А ночью отворяется дверь, и входят люди, прячущие свои лица. Называют себя защитниками ислама, обещают еду или деньги; порою хозяина лачуги они уводят с собою силой, уводят в горы... Либо на заре врываются парни с белыми лицами и красными звёздами, переворачивая всё вверх дном, что-то ищут. Они не находят оружия, они находят жену.
Да и мало ли причин, вынуждающих человека взять в руки оружие - некие металлические предметы, противные самой природе человеческой. Я уверен, так просто за них никто не берётся, а война - штука такого рода, что и светловолосые парни с голубыми глазами ей нипочём... Тогда я не знал всего этого, и врать не хочу; я только видел, как он умирал. Восемь лет его уже нет на свете, моё спасение - рассказать об этом.
Ротный пожелтел постепенно; это было весной, ранней и быстрой, во время нашего самого первого рейда. Он остановил вдруг колонну и вызвал меня по рации: приказал подобрать ребят понадёжнее и выскочить с ними, когда он снова тормознёт, уже возле отары. Ротный был именинником, я-то знал - надо было забросить пару барашков к нему в люк БТРа, в подарок; да, к пастуху направить двоих с автоматами, если тот окажется рядом, на всякий случай. Сам ротный уже не слазил с брони, распустил по обе стороны подбородка усы, некогда подпиравшие его переспелые яблоки-щёки, теперь они, увы, пожелтели, обвисли, и по глазам было видно - он болен. Хотя и подносил время от времени к своему обмякшему носу поздравительную открытку, вынимая её из конверта с цветочками: такую - двухполовинчатую, с секретом, как будто махровую, - и что-то говорил о жене и о французских духах, и улыбался устало; на следующий день его увезли, но это случилось гораздо позднее, хотя было ещё не особенно жарко.
А в тот злополучный полдень мы стояли в долине. Позади был кишлак, и довольно богатый: трое суток, пробираясь по горным дорогам среди диких отвесных скал, мы вообще не встречали жилья; но вот - дорога упорно пошла под уклон, поворот, и перед глазами - белая вилла с колоннами, понял! Будто зависшая над обрывом, а внизу серебристый просвет речушки, бездна и горы, горы... Не помню, как въехали, но в самом кишлаке по обеим сторонам - ряды брошенных лавок, запертых, правда. Мы и там искали оружие, а под вечер вдоль ряда машин послышалась музыка, от кого-то пахнуло одеколончиком, засвистели японские примусы, поблёскивая хромировкой в лучах заходящего солнца. Возле них неожиданно выросли большие квадратные банки с голландскими мясными консервами, такие красивые, что казалось, здесь же, между пыльными упругими скатами и пирамидками автоматов, мирно пасутся коровки, жмурясь при сладкой мысли попасть в солдатский желудок. Под ногами валялись попримятые или даже скомканные крохотные верблюды - парни вскрыли по второй пачке "Camel"... Всё это очень даже пришлось по вкусу, после сопревшей махорки и вздутых банок с килькой в томатном соусе.
И вот, в тот самый полдень, мы стояли в долине, вернее, лежали. Хотя мне это место явно не нравилось. Оно напоминало дно каменного мешка: вокруг частокол мрачных вершин, плато крохотное, всё как на ладони - простреливается от и до... Какого чёрта торчим, чего ждем? Дураку ясно, сматываться пора. Или вперёд - в ущелье, нам терять нечего, или уж обратно - на базу. Слишком хорошо все идёт, не к добру...
Такие примерно мы вели разговоры, распластавшись под своим БТРом, прячась от уже набиравшего силу солнца и расписывая именами подруг грязное днище панциря, когда к нам вдруг подошёл ротный и пнул ботинком по скату:
- Э, Малыш, вылезай! Захвати автомат и бегом за мной!
Он иногда обращался так. Когда нужна была помощь, чаще всего не по службе, а вопреки ей. И он не пытался скрывать своих слабостей, я-то их знал. Он любил покичиться, выказать свой характер - силу его и изъяны, убеждая как будто, что недостатки делают его ещё лучше, неповторимее. Короче, он не стеснялся меня, наверное, потому, что мы были с ним чем-то похожи, и кроме уставных отношений - "товарищ капитан...", "товарищ сержант..." - у нас присутствовало порой и другое, неуловимое для остальных общение.
Послушный Малыш торопливо всунул босые ноги в ботинки с потемневшим проводом вместо шнурков, пару раз затылком стукнулся о грязное днище, как раз там, где старательно вывел "Марина", и всё-таки выбравшись из-под машины побежал нагонять твёрдый, уверенный шаг своего ротного, на ходу придерживая то горячую каску, спадающую на затылок или вот на глаза, а то грузную амуницию: автомат, подсумок с патронами, флягу, штык-нож, противогаз - в общем, почти всё, что заставляли таскать с собой, и что положено иметь советскому солдату во время боевых действий.
Ротный обходил дальний склон, направляясь к окраине кишлака, к тому месту, где глиняный низкий забор разоренного села оказывался у самой дороги. Я знал это место. Часа два назад мы ходили туда взглянуть на раненого душмана. Его привезла первая рота, вернувшаяся на рассвете. Она вошла в ущелье сутки назад, с ходу, пока мы громили лавки; всю ночь и весь день пробивалась вглубь, а к следующей ночи нарвалась на засаду. Был непродолжительный бой: БТРы разворачивались поочередно, прикрывая друг друга, и душман тот, видно, сорвался со скал. Обозлённые парни привязали его к броне третьей машины - вытряхивали дух двадцатью километрами обратного пути, а потом бросили под забор, чтоб он провёл там остаток жизни. Ранение душмана было, скорее всего, пустяковым: крупнокалиберный пулемёт только зацепил правую ягодицу, - но всё же теперь, лежа в горячей пыли, на жаре, переползая от забора к деревьям и в их тени спасаясь от солнца, он умирал.
Был допрос, вёл его начальник штаба дивизии, который командовал всей операцией, и раненый подтвердил - да, он душман, он убивал... Но в карманах у раненого нашли лишь ломоть лепёшки да кисет, совершенно пустой... Раненый не стал отвечать на вопрос, где оружие, из которого убивал, он показал глазами на нас: наверное, думал, что это мы его привезли. Первая рота спала. Начштаба повернулся к нашему ротному, что-то сказал и махнул рукой, развернулся и направился к вертолёту, и вслед за ним вся его свита.
Тогда, часа два назад, я, конечно, ещё не понимал, что повлечёт за собою это движение руки полковника. Но вот время прошло, и мы стоим над умирающим человеком, я и ротный, опустив пока дула к земле; стоим, смотрим, думаем, радуемся каждый себе: у меня-то есть ещё время пожить... В тот момент я не знал и не мог, а ротный уже носил в себе вирус. Ровно через неделю, на обратном пути, он совсем пожелтеет, - заколет ягненка, отпразднует свой день рождения и отвалит в Союз. Высунется напоследок из открытой двери вертолёта - помашет рукой, но не мне, а своим товарищам, офицерам. А часа через три, как только стемнеет, по нам, по колонке, начнут бить из противотанковых ружей, когда все будут спать, кроме водителей, дотягивающих последние километры до лагеря... Раздастся удар, и вдруг задымится спинка сиденья, и я буду лить воду из фляги, а парни будут кричать: "Стреляй!" И тогда, всем нутром вдавившись в гашетку, я начну остервенело стрелять, стрелять и стрелять до самого лагеря: по собакам и ишакам, домам и деревьям, пока не увижу зелёные ракеты, посылаемые из наших цепей охранения: "Не стреляйте, свои!.." Уже на базе я найду тот оплавок - то, что осталось от пули, окончившей свой полёт за моей спиной, совсем рядом. И потом, показывая этот оплавок друзьям, и дырку в броне, и прогоревшую спинку сиденья, я снова и снова буду радоваться, как ребёнок, что это ведь дар судьбы, что это не наказание...
Носком ботинка ротный подцепил его подбородок и подержал на весу; лицо раненого исказила судорога. Оно потемнело и сморщилось. Морщины на щеках сжало в пучки, стянуло к скулам, выворачивая прорезь впалого рта... Но вот боль отошла, судорога ослабла, раненый приоткрыл глаза.
- Хочешь, Малыш, давай... - ротный сморщил лицо, растягивая губы вместе со своими усами.
- Нет, товарищ капитан, не хочу.
- Что, брат, кишка тонка?! - Он отбросил голову раненого, отступил шаг назад и приподнял ствол автомата.
Голова раненого была откинута к глиняному забору, глаза вновь прикрыты, челюсть отвисла; я заметил, что у него нет передних зубов,
- Ну что? - переспросил ротный.
- А может не стоит?...
- Надо попробовать. - Он передернул затворную раму и выстрелил.
Раненый не двигался. Три или четыре пули прошили лоб ему и висок повыше бровей. Но тот так и не шелохнулся, глаза его были закрыты, на лбу крови не было - только крохотные, глубоко проникающие отверстия.
По дороге к своему БТРу я понял: он умер раньше, зря мы старались. Потом ротный сказал:
- Возьмёшь ребят понадежнее, и оттащите его в сторону от дороги, куда-нибудь в сад...
Олег Хандусь.
Дата написания неизвестна.
|
| Категория Воспоминания | Добавлено 28.03.2015
|
| Смотрели 1446
|
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ] | |
 | |  |
|
| ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ! |
| В этот день погибли: |
|
|
|
