Ангел Божий, хранителю мой святый, на соблюдение мне от Бога с небесе данный, прилежно молю тя: ты мя днесь просвети, и от всякого зла сохрани, ко благому деянию настави, на путь благий направи. Аминь.
(Молитва к Ангелу-Хранителю)
– Юрик, не грусти. Всё будет хорошо: вернёмся с "боевых", а у тебя уже и виза открыта. Чемодан в руки и "Здравствуй, Союз!", – заботливо-шутливым голосом прошептал мне на ухо начальник разведки полка, с которым вот уже который месяц я колешу по дорогам и брожу по горам Афгана с неизменными автоматом, РД (ранец десантный), лифчиком-разгрузкой и радиостанцией на плечах.
Не смотря на разницу в возрасте и звании, между мною и Валерием Алексеевичем уже давно установись приятельские отношения, и, более того, превращались в нечто большее. Можно было и поделиться со старшим товарищем своими переживаниями, но почему-то мне самому хотелось разобраться в них.
– Всё нормально, Валера. Не грущу я. Спал плохо.
– Бывает! Небось, в предвкушении скорой встречи жена с дочкой приснились? – не унимался разведчик.
– Нет не они. Так, снилось всякое....
Рассвет только-только заявлял свои права перед ночью на рождение нового дня. Чёрными громадами наваливались горы с уже начавшими сереть вершинами. Звёзды утратили своё бриллиантовое великолепие и тусклыми пятнами мерцали на небосводе. Совсем скоро порозовеют горные вершины, небо станет сначала белёсым, потом бирюзовым, звёзды исчезнут, и, как всегда, появится Солнце.
Наша броня покинула место очередной ночёвки недалеко от Газни и чёткой колонной вытянулась по дороге на Кандагар. Мы с Канарисом, как шутливо называли в полку Валеру, по давно сложившейся традиции расположились на левом борту командирской "Чайки", усевшись на собственные рюкзаки, вставленные между кожухами телескопической антенны и "удэшки" (переносной электростанции). Получалось очень удобно, как в кресле. Командир любил над нами подшучивать: "Курортники! Вы бы ещё грибок полосатый поставили и до плавок разделись...".
Было довольно зябко. Я поднял воротник куртки и надвинул на глаза панаму. Всё равно толком ничего не видно, да и до развёртывания ещё далеко. Спать нельзя, дремать не получалось, а в голову продолжали лезть всяческие мысли.
С тем, что вместо профилактория в Союзе оказался на операции по сопровождению колонны, я смирился довольно быстро. Успокаивало немного то, что начальник КП ВВС 40 армии клятвенно заверил, что по возвращению в Кабуле меня будет ждать паспорт с открытой визой, и, если повезёт, то свой День рождения встречу с родными.
Не давал покоя сон, что увидел ночью: приснилось, что плаваю в пруду у моста, где любил плескаться в далёком детстве, когда приезжал в деревню на каникулы каждое лето, а ныне покойная моя бабушка стоит на берегу, что ближе к Глиняной горе и зовёт меня: "Юрочка, вылезай! Вода такая холодная". Я плыву к берегу и выхожу из воды, но не к бабушке, а к своей одежде, что лежала в метрах трёх....
Красивый сон, красочный, и бабушка не такая, какой я видел её в последний раз, а такая как в детстве, с белым платком на голове.
Бабушку Машу я очень любил. Добрее и ласковей человека не знал и может, поэтому любое воспоминание о ней тревожило чувство горькой утраты, рождало грустные воспоминания и размышления. Тяжелая выпала ей судьба. Сама поднимала двух дочерей, а здоровье у неё было очень слабое. На деда пришло извещение ещё в сорок четвёртом, что пропал без вести. Жили без хозяина очень бедно. Пенсию за деда не платили. Уж такие времена были. Пришла бы похоронка, то другое дело... А ведь и похоронка была перед этим, правда после неё пришло письмо от деда Мирона из госпиталя, что живой, готовится к выписке, и его снова отправляют на фронт. А через месяц злополучное извещение принесли....
Бабушка была красивой. К ней сватались мужики, но она всем отказывала, до самого конца ждала, что вернётся её Мирон Александрович. Так и не дождалась. А в этом году, сразу после Новогоднего праздника, как только мы с женой проводили гостей, принесли телеграмму, что бабушки больше нет... Кажется, что прошла целая вечность, а ведь ещё и год не минул.... Правду старики говорили: "На войне время не поймёшь: то целый день пролетит одним мигом, то за минуту всю жизнь заново переживёшь".
Командирская радиостанция ожила, прервав воспоминания. Поступил доклад от командира третьего батальона, что он начал расстановку своих "коробочек" вдоль "ниточки" с указанием координат первого блокпоста. И тут в командной сети дивизии зазвучала песня: "Как на поле Куликовом засвистали кулики, и в порядке бестолковом вышли русские полки...". Стараясь перекричать бравурную мелодию, связисты запричитали: "Кто хулиганит? Прекратите безобразничать!" Бесполезно это, пока не проиграют песню до конца или не вычислят, кто это делает. Говорят, что наш комдив, генерал-майор Барынькин, любит эту песню, да и народ заметил, что если на выходе она прозвучит, то операция проходит с минимальными потерями или вообще без них. Приметы, суеверия.... Чего только не придумаешь, когда жизнь проходит на грани, отделяющей бытие от вечности!
Наконец-то тронулись, и я снова вспомнил о ночном сне. Он в Афгане мне уже снился. И не раз.
Впервые это было, когда ходили на Алихейль. Моя первая армейская операция закончилась для меня госпиталем. Досталось тогда крепко.
Сначала, когда я, спрятавшись за стволом поваленного взрывом бомбы ливанского кедра, руководил "вертушками", прилетевшими за тяжелораненым и двумя убитыми бойцами, снайпер с моей головы сбил панаму. До сих пор вспоминаю охвативший меня страх, который нужно было перебороть, чтобы вернуться ползком к своей радиостанции, забрать её и ответить на настойчивые запросы ведущего пары "крокодилов", что прикрывали санитарный Ми-8.
Позже на базе, в бане, мы долго смеялись, когда командир Ми-24, который был тем ведущим, рассказывал обо мне: "Запрашиваю – молчит, а потом таким виноватым-виноватым голосом отвечает: " ...по мне "кукушка" отработала", а я ему: "Подскажи откуда", ну и отработал, куда просили. Чего хорошего человека обижает?".
А ведь не наклони я тогда голову, чтобы посмотреть не к месту на рвущийся шнурок на своих ботинках, точно в лоб пулю получил бы!
Вообще, в тот день мне откровенно везло: первый эрэс (реактивный снаряд) рванул между мною и бойцами, лежащими за соседней кладочкой. У меня только в ушах зазвенело, и голова стала чужой, а им осколки достались.
Правда, при следующем обстреле один из эрэсов взорвался в полуметре от моих ног, за камнем....
От таких воспоминаний невольно поёжился, сдвинул на затылок панаму и стал рассматривать окружающее нас великолепие. Впереди открылся живописный вид на долину, окаймлённую горами, отступившими далеко от дороги и прячущими свои подножья в лёгкой предрассветной дымке.
За поворотом показался большой кишлак. На идущей за нами броне зашевелились бойцы. Кишлаки всегда интересно проезжать. У местных жителей на календаре 1366 год. Это только в Кабуле да в крупных городах, особенно где есть наши войска, среди уже ставшей привычной азиатской экзотики в дуканах и на базарах видны товары для европейцев, а в глубинке время остановилось в диком средневековье. Неизбежный арык, тянущийся через весь кишлак, козы с одетыми кожаными мешочками на вымени, стоящие на задних ногах и обгладывающие ветви акации, женщины в чадрах, мечеть с возвышающимся над деревьями минаретом и самое живописное и шумное место – базар.
Бачата (местные пацаны) начали неизбежную атаку на нашу колонну с целью раздобыть что-нибудь съестное или стянуть, что плохо лежит. Бойцы стали им бросать пачки "сухпаёвских" галет. Живут-то здесь в основном впроголодь. Мы галеты едим, если другого уже ничего нет, а бачатам это и еда, и лакомство.
Сразу же начались свалка и крики. Некоторые в общей потасовке не участвуют, молча бегут вдоль нашей колоны и, встретившись с ними глазами, невозможно остаться равнодушным.
Валера, взглянув на меня, бросил самому замызганному из них булку спиртового хлеба. Мальчонка, спрятав хлеб за пазухой, прокричал: "Ташакур!" и задал такого стрекача, что остальная детвора даже и не попыталась его догнать.
– Такого лакомства он ещё не пробовал, – командир полка вполоборота повернулся к нам.
– Наверное. Для них это – целое состояние.
Валерий Алексеевич вопросительно посмотрел на меня, бросил взгляд на командира, и очередной батон в целлофановом пакете жадно подхватили детские руки.
– Видели, какие у них глаза голодные? – тихо проговорил кто-то за спиной, и горькая тишина нависла над командирской "Чайкой".
Показалась окраина кишлака. Нужно быть повнимательней!
Я вдруг вспомнил, как этим летом в короткий перерыв, выпавший между "боевыми" мы поехали в штаб Сороковой армии за зарплатой и для решения всяческих вопросов. Авианаводчики в перерывах между "боевыми" жили в авиагородках в Кабуле, Баграме, Кандагаре и других авиабазах, а за получкой мотались в Кабул. Тогда перед поездкой ведь тоже снилось нечто подобное сегодняшнему, и на тебе – на выезде из большого кишлака Мирбачакот, ни с того, ни сего, мне захотелось залезть во внутрь БТРа, проверить, не забыл ли чего из обещанного привезти однокашникам. С головы сорвало панаму. Я решил, что это был порыв ветра. Панама была старой, а в РД лежала новая – подарок дивизионных разведчиков, поэтому даже не обернулся посмотреть, куда она улетела.
Сделав свои дела, выбрался наверх. Игорь Больбатов как-то странно взглянул на меня и молча протянул пропажу. В верхней части панамы светилась дырка с рваными краями....
Весь день предстояло провести на "блоке". Утренняя прохлада сменилась дневным зноем. Солнце палило нестерпимо, хотя календарь настойчиво убеждал, что сегодня последний день октября. От жары и постоянного недосыпания наступило какое-то отупение и полное равнодушие ко всему происходящему. Через силу заставил себя собраться и заняться делом.
Неподалёку нашел подходящую площадку для возможной посадки вертолёта, проверил её при помощи сапёров и доложил координаты своему начальству. Теперь весь день предстоит наблюдать за окружающим и быть готовым в любой момент к действию. Но лучше глазеть по сторонам, изнывать от скуки и жары, чем действовать. Ведь авианаводчик начинает активно работать лишь при острой необходимости, а какая она – лучше не вспоминать, дабы не накликать беду....
Мимо нас бесконечной чередой проезжали КамАЗы с табличками вверху лобовых стекол "Новгород", "Саратов", "Полтава" – таким образом водители сообщали откуда они, искали земляков.
В конце одной из таких колонн пристроилось около десятка "бурбахаек" – афганских грузовиков, разрисованных самым невероятным образом, украшенных цепями и даже чеканкой. Восточный колорит, однако, и хитрость – знают ведь, что в окружении "шурави" их машинам ничего не угрожает, вот и стараются изо всех сил ехать вместе с нами.
Наши солдаты любят украшать свою речь местными выражениями. Звучит красиво, но иногда истинное название заменяется близким по смыслу. Например, как с этими самыми "бурбахайками" получилось. Вообще-то грузовик на дари будет "лари", но народ солдатский решил, что если сказать "проехал лари", то звучать будет как-то невкусно и неточно. Толи дело –"бурбухайка проехала". Сразу всем понятно: движется что-то раздолбанное, размалёванное, гремит и звенит цепями, навешанными где попало для украшения. Ну, настоящая бурбахайка! И совсем не важно, что "буру-бохай" на дари означает "уезжай"....
День тянулся бесконечно долго, и казалось, что не будет конца ни ему, не проплывающим мимо колоннам грузовиков, ни на миг не прекращающемуся "постоянному наблюдению в наиболее опасных секторах". От нестерпимо яркого солнца не спасали даже новомодные зеркальные очки-капли, приобретенные при случае в заводском кантине, что расположился неподалеку от авиабазы в Баграме. Глаза слезились, и на изрядно запыленном лице образовывались тёмные полосы, тут же окрещённые Канарисом "боевой раскраской авианаводчика". От жары не хотелось даже отшучиваться или говорить хоть что-нибудь. Навязчивая мысль всё чаще и чаще появлялась в мозгу – когда, наконец, всё это закончится? Ей вторило желание какого-то действия, но оно тут же прогонялось как кощунственное. Нет. Только не это! Лучше изнывать от жары и скуки, чем действовать. Ибо если понадобится моя активная работа, то это означает, что случилась беда и, возможно, непоправимое....
Слава Богу, за день ни одного подрыва и обстрела. Площадка не понадобилась.
Наконец поступил доклад, что хвост колонны прошёл мимо наших крайних блоков, и наш третий горно-стрелковый батальон начал сворачиваться.
Пришёл и наш черёд стать в колонну. Полковая броня и ГАЗ-66 с миномётами "Василёк" на кузовах, шелестя шинами по асфальту, повезла нас к новой задаче.
Уже глубокой ночью мы въехали в развалины какой-то небольшой крепости с хорошо сохранившимися тремя стенами и башней. Яркая луна и бриллиантовые россыпи звёзд навевали романтическое настроение, но нестерпимо хотелось спать.
Я сидел на командирской "Чайке" на любимом своём месте, ожидая, когда закончится возня под тентом ГАЗ-66 полковой медицины, где обычно ночевал, забравшись в спальник, разложенный на носилках.
– Юрик, попить не хочешь? Я тут "Алихейль" приготовил, – высунул фляжку из водительского люка Игорь, наш начальник связи.
– Спасибо, пока не хочется.
– Смотри, потом можешь пожалеть, что не достанется. Вкусно получилось.
"Алихейль" – это коктейль, коллективное изобретение на одной из операций. Из сухпайка брали сок, жидкость из фруктового супа, добавляли сахар, лимонную кислоту и воду, минут пять колотили, и можно было пить. Полковой врач Дядя Вася кладёт туда ещё и витамины, но это уже на любителя. Нам с Канарисом не нравилось.
– Ладно, уговорил, – облизнув губы, я потянулся за флягой, как вдруг услышал близкую автоматную очередь и от неожиданности свалился в люк БТРа прямо на Игоря.
– Ну, ты даёшь! – Игорь облился своим коктейлем и стал растирать ушибленное мною плечо. Хотел ещё что-то сказать, но, услышав завязавшуюся перестрелку, замолчал на полуслове.
Через некоторое время, когда всё стихло, мы выбрались наружу. В кожухе "удэшки", над моим РД, на том месте, где обычно находилась моя спина, появились пулевые отверстия.
Молча переглянулись. Потрогали по очереди дырки, и тут меня "прорвало". Я говорил без остановки минут пятнадцать, если не больше, и в своём монологе высказал всё, что думал об Афгане, местных духах, нашей операции и сорвавшейся поездке в Союз.
Немного помолчав, рассказал Игорю свой сон. Он с удивлением смотрел на меня и ничего не отвечал. Снова забрались в командирскую "Чайку". Послушали радиообмен. Оказывается, какой-то одиночный дух стрелял по нам. Теперь уже не будет. Часовой на башне сделал своё дело.
Пришёл санитар. Сообщил, что они навели порядок в своей машине, и теперь уже можно идти укладываться.
Я стал выбираться наружу, когда меня Игорь, взяв меня за руку, пристально посмотрел мне в глаза.
– Юра, тебя твой ангел-хранитель бережёт. А сны.... Мы ведь не знаем от кого они, поэтому не придавай им значения, – сказал он на прощанье, – лучше помяни свою бабушку. Это будет правильней.
Забравшись в свой "спальник", я долго ворочался, то, вспоминая пережитое за день, то свой сон и разговор с Игорем, то, мечтая, как доведём мы до Кандагара колонну, вернёмся на базу и полечу я в Союз, к своим родным. Потом вновь размышлял о том, что после видений прошлой ночи, как и в прошлый раз, когда снилось подобное, я снова просто чудом остался живым и невредимым....
Сон не шёл пока, уже под утро, мысленно, как умел, не прочитал "Отче наш". В голове возникло где-то услышанное: "Упокой, Господи, души усопших: рабы Твоей Марии, всех усопших сродников и благодетелей моих, всех православных христиан и прости им все прегрешения вольные и невольные, даруй им Царствие Небесное".
Как умел, перекрестился. Пришло успокоение, и я забылся....
Это были годы безверия, как говорят. Но в трудную минуту многие обращались к Господу, и я в том числе, хотя всячески скрывали свои чувства от окружающих. Как молиться, как жить по законам Божьим толком не знали. Жили, как сердце подскажет. Уж такие были времена.
Много воды утекло с тех пор. Как-то я рассказал эту историю в разговоре с отцом Виталием из Князь-Владимирской церкви города Мурманска. Он сказал примерно то же, что и Игорь в своё время, и добавил: "Святые отцы учат нас, что усопшие сродники снятся нам для того, чтобы напомнить о себе и испросить молитв", очень многое мне объяснив. А совсем недавно прочитал слова о молитве святого Иоанна Златоуста, которые мне открыли глаза на прошедшее со мной в горах Афганистана:
"Бог не требует от молящегося красоты речи и искусного сложения слов, но сердечной теплоты ми усердия. Если он в таком расположении изречёт пред Ним благоугодное Ему, то отойдёт от Него, всё получив.... Приступив к Богу с трезвенным умом, с душою сокрушённою и потоками слёз, не проси ничего житейского – будущего ищи, о духовном умоляй, не молись против врагов и ни на кого не держи злопамятства; изгони из души все страсти, сокрушайся о грехах, держи в порядке своё внутреннее, изъявляй готовность на всякую уступчивость и на то, чтобы язык свой обращать лишь на добрые речи. Не вплетайся ни в какое дело ни согласием, ни содействием, не имей ничего общего с общим врагом Вселенной, то есть с дьяволом".
Хорошо написал Юрий, просто, и в то же время очень красочно, все события как будто произошли перед тобой. Может "помогло" упоминание о кишлаке Мирбачакот, в котором я чуть по глупости не попал в плен. Даром, что называли его Мирный...
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ]
